У Сороки широкий узкогубый рот и красное обветренное лицо. Глаза подёрнуты ядовитой дымкой, мутные. Взгляд как будто расфокусирован. Нос с лёгкой горбинкой. Сорока некрасива. У неё грубые руки, задубевшие от холода Нордскола, и плохо гнущиеся пальцы. Она держит клинок так, словно он вот-вот выскользнет из пальцев.
Нежить не чует её, почему-то никогда не чуяла, даже в Нордсколе. К тому же бродят они разрознено, пройти мимо не составит труда опытной убийце. Они поднимаются из старых костей, которые валяются где угодно, – сил ордена не хватает на то, чтобы до конца очистить и исцелить эту землю. Она проходит мимо и зябко ежится, дуя на холодные пальцы.
Над ней недвижимой громадой висит Акерус.
Зачем она пришла сюда?Зачем она пришла сюда?
Узкий клинок скользнул под подбородок почти ласково, холодный металл чуть надавил плашмя, вынуждая поднять голову. Убийца и жертва взглянули друг другу в глаза мимолётно, а затем Сорока узнала его.
И если бы она верила в Свет, то в этот момент к ней пришла бы надежда.
На её губах шрам. Рыцарь смерти разбил губы в кровь, заставляя её замолчать. Сорока замолчала. Она слышала прерывистое дыхание – своё ли? – скулёж и молитвы. Мало-помалу барак заполнялся рыцарями смерти… и криками. А затем вновь опустел.
– Почему так долго?!..
От барака остались лишь каменные опоры. Сгоревшая церква, впрочем, ещё стоит. Сорока увидела в дверном проёме того, за кем шла, и почему-то сердце её похолодело. Рыцарь смерти медленно, лениво обернулся, взглянув на неё остро исподлобья.
– Почему так долго?
Заныл шрам на груди.
Командир Сорока выглядит нелепо в этой форме, хоть и сшита она по её фигуре. Она спит, укрываясь шинелью, на чердаке, сворачиваясь в клубок по-кошачьи, прячась от забирающегося в душу холода. Она ходит по стенам, балансируя на тонкой грани. Слева, рядом с сердцем, её греет медальон из червлёного проклятого металла.
Она всматривается до рези в глазах в танцующую вьюгу.
Шрам на груди ноет.