Перекладываю сюда кое-какие намётки на персонажа. Он просто ходячий сборник моих хедканонов. У него нет имени, только прозвище - Сжегший душу. Странник, сжегший душу.
Охотница.Охотница.
Палящее солнце обожженных орочьих земель сводило его с ума. Он прятался у тауренов, что были неизменно дружелюбны к чужаку, тревожившему их покой, он прятался среди гоблинов, шумных торгашей, и прятался среди троллей, относившихся к нему снисходительно. Оргриммар – город сильных. Оргриммар – город-хищник…
Орчиха смеется, запрокидывая голову и обнажая крепкие белые зубы. Ее голубые глаза странно блестят, но он списывает это на отражающееся солнце. Невыносимо палящее в этих мертвых обожженных дыханием Смертокрыла землях.
– Почему ты выбрал этот путь? – Женщина добивается своего так или иначе, но он не желает сдаваться. И тогда она заговаривает вновь: – Ты искал легкой силы?
Он неопределенно хмыкает, но молчит. Просто ждет, пока солнце скроется за горизонтом. И на смену жаркому дню придет холодная ночь. Голубые глаза орчихи странно блестят, но эльф списывает это на отражающееся солнце. Если это загадка, то он разгадает ее позже.
– У меня свои взгляды на шаманизм, однако я молчу, когда говорят шаманы, – обнажив крепкие клыки в улыбке, произносит охотница.
Прикрывает глаза, напряженно прислушиваясь к чему-то, и тихо, медленно проговаривает, словно бы слова ей нашептывают сами духи, не иначе:
– Стихии большое подспорье в охоте. Мать-Земля едина, а разделение существует только в наших глазах. Шаманы только посредники для тех, кто глух и слеп. Мне не нужно и половины той мишуры, чтобы со временем научиться различать в шорохе листвы, рокоте земли, журчании воды или треске огня все то, чем они посчитают нужным поделиться. Шаманы… зовут стихии, повелевая ими так или иначе, а потому получают всеобщее уважение и почет. Иные же могут лишь получить совет, прочтя нехитрые знаки. Я могу, – с нажимом повторила охотница, акцентируя внимание на себя.
– Шаманы служат стихиям, но не наоборот. Мудрость преходяща. Правда, вообще может не прийти. Да только словами своими я кормлю ветер, ведь ты и без того знаешь свое предназначение, хранитель прошлого.
Охотница задумчиво кивает сама себе и отворачивает голову, глядя на пылающую кромку горизонта:
– Я говорю, что думаю. Мои мысли. Выводы. Наблюдения. Под ними нет ничего. Реальным весом они не обладают.
Ее горячий бок жжет его кожу. Царапины на спине сладко ноют. Запекшаяся кровь расцвечивает белую кожу. Почему он выбрал этот путь? Он встречается взглядом с женщиной, скалящей зубы в ухмылке, и улыбается.
– Славная вышла охота, – хрипловато говорит она. Ее жесткие волосы, стянутые в тугую толстую косу, можно намотать на руку… Эльф усмехается своим мыслям, перехватывая ее за горло под самым подбородком.
– Почему ты такая? – спрашивает он.
Орчиха хохочет.
– Говорят, – хитро щурится она, – оттого я такова, что под плетью не хаживала.
Эльф медленно кивает и целует ее в шею.
Иногда ему кажется, что у нее на самом деле красные глаза. Ну, как у тех, кто пил кровь демонов. Только она не отвечает на этот вопрос, а задает свои. Иногда даже угадывает ответы.
Для нее он, думает эльф, конечно же странен. Орчиха не привыкла к нежностям. Она просто берет то, что хочет. И пока охотница желает получить себе балующегося чернокнижием странного мужчину, то будет терпеть его отношение.
– Почему ты выбрала этот путь?
– Моя жизнь складывается по тем принципам, которым меня учили, а значит, то, кто я настоящая, знать буду только я. Честь моего отца не должна быть запятнана, – чуть устало, словно заучено.
А глаза у нее, конечно, голубые.
– Хорошо, – мечтательно выговаривает она, плещась в прохладной воде.
– Здесь? – Он передергивает плечами, прячась в тени.
– Там, – орчиха хохочет. – Там, где нас нет.
Палящее солнце обожженных орочьих земель сводило его с ума. Он прятался. Прятался по самым темным закоулкам от него. Но оно приходило даже ночью. И, обнажая крепкие клыки в ухмылке, жгло его жаром своего тела и щурило глаза, что-нибудь спрашивая.
Кажется, все-таки алые.
Город.Город.
Жадно жжет еще живых и уже мертвых дуротарское солнце. Батраки безостановочной вереницей утаскивают куда-то трупы, чтобы потом сжечь. Тысячи мух роятся над ними, раздраженно и зло гудя. Воняет гарью, кровью и дерьмом. А еще демонами.
Охотница полоскает тряпку под тоненькой струйкой воды из фляги, стараясь беречь воду, а затем прикладывает ее к ране. Иногда смачивает сухие растрескавшиеся губы. Кривит их в ухмылке-оскале. И молчит.
Он сидит рядом, неловко бинтуя обожженное запястье, и тоже молчит, только морщится иногда.
– Сильно? – хрипло спрашивает она, внимательно следя за его движениями.
– Бывало и похуже, – легко отзывается он.
Она усмехается. Конечно, храбрится. Только эльфу, похоже, и впрямь было где-то хуже, чем здесь и сейчас. Он ловит ее взгляд и чуть качает головой.
– Если выживем, охотница, ты поймешь, что бывает и хуже. – И зубы в усмешке скалит.
– В плену? – Она снисходительна. И взгляд прикован уже к далекой-далекой стене. Вскоре все кончится. Раз и навсегда.
– Если бы, – вдруг горько бросает эльф.
С ним, ироничным и высокомерным, творилось что-то странное. Он предал их всех ради… чего? Охотница ловит его настроение и понимающе кивает.
– Так почему ты избрал этот путь?
Он отрицательно качает головой, кривя бескровные губы в усмешке. Не сегодня. Не сейчас.
– Ты как? – Тема меняется стремительно, и орчиха отступает. До следующего раза.
И, сплюнув, вдруг ухмыляется.
– Бывало и хуже. Царапина.
Они смеются, отчаянно и горько. Слышны крики от оргриммарских ворот. Крики умирающих и крики сражающихся.
– Мне нужно быть там, – эльф с трудом подымается. Приподняв подбородок орчихи пальцами, он коротко целует ее и кивает на живот женщины. – Береги себя, охотница.
Охотница кривится, мотает головой, уходя от руки эльфа.
– Это неправильно.
– Какая разница? – беспечно пожимает плечами он и уходит. Прихрамывая и прижимая искалеченную руку к груди.
Раздался оглушительный грохот. Ворота пали. Война шагнула в Оргриммар.
Охотница.Охотница.
Палящее солнце обожженных орочьих земель сводило его с ума. Он прятался у тауренов, что были неизменно дружелюбны к чужаку, тревожившему их покой, он прятался среди гоблинов, шумных торгашей, и прятался среди троллей, относившихся к нему снисходительно. Оргриммар – город сильных. Оргриммар – город-хищник…
Орчиха смеется, запрокидывая голову и обнажая крепкие белые зубы. Ее голубые глаза странно блестят, но он списывает это на отражающееся солнце. Невыносимо палящее в этих мертвых обожженных дыханием Смертокрыла землях.
– Почему ты выбрал этот путь? – Женщина добивается своего так или иначе, но он не желает сдаваться. И тогда она заговаривает вновь: – Ты искал легкой силы?
Он неопределенно хмыкает, но молчит. Просто ждет, пока солнце скроется за горизонтом. И на смену жаркому дню придет холодная ночь. Голубые глаза орчихи странно блестят, но эльф списывает это на отражающееся солнце. Если это загадка, то он разгадает ее позже.
– У меня свои взгляды на шаманизм, однако я молчу, когда говорят шаманы, – обнажив крепкие клыки в улыбке, произносит охотница.
Прикрывает глаза, напряженно прислушиваясь к чему-то, и тихо, медленно проговаривает, словно бы слова ей нашептывают сами духи, не иначе:
– Стихии большое подспорье в охоте. Мать-Земля едина, а разделение существует только в наших глазах. Шаманы только посредники для тех, кто глух и слеп. Мне не нужно и половины той мишуры, чтобы со временем научиться различать в шорохе листвы, рокоте земли, журчании воды или треске огня все то, чем они посчитают нужным поделиться. Шаманы… зовут стихии, повелевая ими так или иначе, а потому получают всеобщее уважение и почет. Иные же могут лишь получить совет, прочтя нехитрые знаки. Я могу, – с нажимом повторила охотница, акцентируя внимание на себя.
– Шаманы служат стихиям, но не наоборот. Мудрость преходяща. Правда, вообще может не прийти. Да только словами своими я кормлю ветер, ведь ты и без того знаешь свое предназначение, хранитель прошлого.
Охотница задумчиво кивает сама себе и отворачивает голову, глядя на пылающую кромку горизонта:
– Я говорю, что думаю. Мои мысли. Выводы. Наблюдения. Под ними нет ничего. Реальным весом они не обладают.
Ее горячий бок жжет его кожу. Царапины на спине сладко ноют. Запекшаяся кровь расцвечивает белую кожу. Почему он выбрал этот путь? Он встречается взглядом с женщиной, скалящей зубы в ухмылке, и улыбается.
– Славная вышла охота, – хрипловато говорит она. Ее жесткие волосы, стянутые в тугую толстую косу, можно намотать на руку… Эльф усмехается своим мыслям, перехватывая ее за горло под самым подбородком.
– Почему ты такая? – спрашивает он.
Орчиха хохочет.
– Говорят, – хитро щурится она, – оттого я такова, что под плетью не хаживала.
Эльф медленно кивает и целует ее в шею.
Иногда ему кажется, что у нее на самом деле красные глаза. Ну, как у тех, кто пил кровь демонов. Только она не отвечает на этот вопрос, а задает свои. Иногда даже угадывает ответы.
Для нее он, думает эльф, конечно же странен. Орчиха не привыкла к нежностям. Она просто берет то, что хочет. И пока охотница желает получить себе балующегося чернокнижием странного мужчину, то будет терпеть его отношение.
– Почему ты выбрала этот путь?
– Моя жизнь складывается по тем принципам, которым меня учили, а значит, то, кто я настоящая, знать буду только я. Честь моего отца не должна быть запятнана, – чуть устало, словно заучено.
А глаза у нее, конечно, голубые.
– Хорошо, – мечтательно выговаривает она, плещась в прохладной воде.
– Здесь? – Он передергивает плечами, прячась в тени.
– Там, – орчиха хохочет. – Там, где нас нет.
Палящее солнце обожженных орочьих земель сводило его с ума. Он прятался. Прятался по самым темным закоулкам от него. Но оно приходило даже ночью. И, обнажая крепкие клыки в ухмылке, жгло его жаром своего тела и щурило глаза, что-нибудь спрашивая.
Кажется, все-таки алые.
Город.Город.
Жадно жжет еще живых и уже мертвых дуротарское солнце. Батраки безостановочной вереницей утаскивают куда-то трупы, чтобы потом сжечь. Тысячи мух роятся над ними, раздраженно и зло гудя. Воняет гарью, кровью и дерьмом. А еще демонами.
Охотница полоскает тряпку под тоненькой струйкой воды из фляги, стараясь беречь воду, а затем прикладывает ее к ране. Иногда смачивает сухие растрескавшиеся губы. Кривит их в ухмылке-оскале. И молчит.
Он сидит рядом, неловко бинтуя обожженное запястье, и тоже молчит, только морщится иногда.
– Сильно? – хрипло спрашивает она, внимательно следя за его движениями.
– Бывало и похуже, – легко отзывается он.
Она усмехается. Конечно, храбрится. Только эльфу, похоже, и впрямь было где-то хуже, чем здесь и сейчас. Он ловит ее взгляд и чуть качает головой.
– Если выживем, охотница, ты поймешь, что бывает и хуже. – И зубы в усмешке скалит.
– В плену? – Она снисходительна. И взгляд прикован уже к далекой-далекой стене. Вскоре все кончится. Раз и навсегда.
– Если бы, – вдруг горько бросает эльф.
С ним, ироничным и высокомерным, творилось что-то странное. Он предал их всех ради… чего? Охотница ловит его настроение и понимающе кивает.
– Так почему ты избрал этот путь?
Он отрицательно качает головой, кривя бескровные губы в усмешке. Не сегодня. Не сейчас.
– Ты как? – Тема меняется стремительно, и орчиха отступает. До следующего раза.
И, сплюнув, вдруг ухмыляется.
– Бывало и хуже. Царапина.
Они смеются, отчаянно и горько. Слышны крики от оргриммарских ворот. Крики умирающих и крики сражающихся.
– Мне нужно быть там, – эльф с трудом подымается. Приподняв подбородок орчихи пальцами, он коротко целует ее и кивает на живот женщины. – Береги себя, охотница.
Охотница кривится, мотает головой, уходя от руки эльфа.
– Это неправильно.
– Какая разница? – беспечно пожимает плечами он и уходит. Прихрамывая и прижимая искалеченную руку к груди.
Раздался оглушительный грохот. Ворота пали. Война шагнула в Оргриммар.
@темы: свитки, war @ craft